Приключения Гекльберри Финна - Страница 39

– Старина, – сказал молодой человек, – мы с вами, пожалуй, могли бы объединиться и орудовать вместе… Как по-вашему?

– Я не прочь. А вы чем промышляете главным образом?

– По ремеслу я наборщик; случается, торгую патентованными лекарствами, выступаю на сцене, – я, знаете ли, трагик; при случае занимаюсь внушением мыслей, угадываю характер по руке, для разнообразия даю уроки пения и географии; бывает, и лекцию прочту, – да мало ли что еще! Берусь за все, что ни подвернется, лишь бы не работать. А вы по какой части?

– В свое время я много занимался врачеванием. Исцелял возложением рук паралич, раковые опухоли и прочее – это мне всего лучше удавалось; могу недурно гадать, если разузнаю от кого-нибудь всю подноготную. Проповедую тоже, обращаю в христианство; ну, и молитвенные собрания по моей части.

Довольно долго они оба молчали, потом молодой человек вздохнул и сказал:

– Увы!

– Это вы насчет чего? – спросил лысый.

– Подумать только, что я довел себя до такой жизни и унизился до такого общества! – И он принялся тереть уголок глаза тряпкой.

– Скажите, пожалуйста, чем же это общество для вас плохо? – спрашивает лысый этак свысока и надувшись.

– Да, для меня оно достаточно хорошо, ничего другого я не заслужил, кто виноват в том, что я пал так низко, когда стоял так высоко! Никто, кроме меня самого. Я вас не виню, господа, вовсе нет; я никого не виню. Я все это заслужил. Пусть равнодушный свет доконает меня; я знаю одно – где-нибудь я найду себе могилу. Пускай свет довершит свое дело, пускай отнимет у меня все – моих близких, мое достояние, все, все решительно, но этого он отнять не сможет! Когда-нибудь я лягу в могилу, забуду обо всем, и мое бедное, разбитое сердце наконец успокоится.

А сам все трет глаза тряпкой.

– А, подите вы с вашим разбитым сердцем! – говорит ему лысый. – Чего вы нам тычете под нос ваше разбитое сердце? Мы-то тут при чем?

– Да, я знаю, что вы тут ни при чем. Я не виню вас, господа, я сам так низко пал – да, сам довел себя до этого. Мне и следует страдать – по справедливости следует, я вовсе не жалуюсь.

– Откуда же это вы так низко пали? Значит, было откуда падать?

– Вы мне не поверите… люди никогда мне не верят… но довольно об этом… не стоит! Тайна моего рождения…

– Тайна вашего рождения? Это вы про что?

– Господа, – очень торжественно начал молодой, – я вам открою мою тайну, я чувствую к вам доверие! По происхождению я – герцог!

Джим вытаращил глаза, услышав это; да и я, должно быть, тоже. А лысый сказал:

– Да что вы! Быть не может!

– Да, да! Мой прадед, старший сын герцога Бриджуотерского, в конце прошлого века бежал в Америку, чтобы дышать чистым воздухом свободы. Он женился тут и умер, оставив единственного сына; и почти в то же время умер его отец. Второй сын покойного герцога захватил титул и поместье, а малолетний наследник остался в забвении. Я прямой потомок малолетнего герцога, я законный герцог Бриджуотерский, но вот я здесь – одинокий, лишенный сана, гонимый людьми, презираемый холодным светом, в рубище, измученный, с разбитым сердцем, принужден якшаться с какими-то жуликами на плоту!

Джиму стало очень его жалко, и мне тоже. Мы попробовали его утешить, но он сказал, что это бесполезно, – утешить его невозможно; но если мы согласны признать его за герцога, это будет для него всего дороже и отраднее. Мы сказали, что согласны, пусть только он нас научит, как это сделать. Он сказал, что мы всегда должны обращаться к нему с поклоном и называть его «ваша светлость», «милорд» или «ваша милость», но если даже назовем его просто «Бриджуотер», он не обидится, потому что это титул, а не фамилия; и кто-нибудь из нас должен подавать ему кушанье за обедом и вообще оказывать разные услуги, какие потребуются.

Ну, все это было нетрудно, и мы согласились. За обедом Джим прислуживал герцогу стоя и все время спрашивал: «Не хочет ли ваша светлость того или другого?» – и всякий мог сразу заметить, что герцогу это очень нравится.

Зато старик надулся – совсем перестал разговаривать, и заметно было, что вся эта возня с герцогом ему очень не по вкусу. Видно было, что он чем-то расстроен. Вот немного погодя, после обеда, он и говорит:

– Послушайте-ка, герцог, мне, конечно, вас очень жалко, но только не вы один претерпели такие несчастья.

– Да?

– Да, не вы один. Не вас одного судьба жестоко низвергла с высоты.

– Увы!

– Да, не у вас одного имеется тайна рождения.

И старик тоже начинает рыдать, честное слово.

– Постойте! Что это вы?

– Герцог, можете вы сохранить мою тайну? – говорит старик, а сам все рыдает.

– До самой смерти! – Герцог взял старика за руку, пожал ее и говорит:

– Расскажите же мне тайну вашей жизни!

– Ваша светлость, я покойный дофин!

Ну, уж тут мы оба с Джимом вытаращили глаза. А герцог говорит:

– Вы… кто вы такой?

– Да, мой друг, это истинная правда – вы видите перед собой несчастного, без вести пропавшего дофина Людовика Семнадцатого, сына Людовика Шестнадцатого и Марии Антуанетты.

– Вы! В ваши-то годы! Да нет! Вы, верно, покойный Карл Великий, вам самое меньшее лет шестьсот – семьсот.

– Все это от несчастий, герцог, все от несчастий! Несчастья породили эти седые волосы и эту преждевременную плешь. Да, джентльмены, вы видите перед собой законного короля Франции, в синей холстине и в нищете, изгнанника, страждущего и презираемого всеми!

И тут он разрыдался, да так, что мы с Джимом прямо не знали, что делать, – до того нам было его жалко. Принялись было утешать его, как раньше утешали герцога, но он сказал, что это ни к чему, одна только смерть положит всему конец и успокоит его, хотя иногда ему все-таки делается как-то легче, если с ним обращаются соответственно его сану: становятся перед ним на одно колено, называют «ваше величество», за столом по дают ему первому и не садятся в его присутствии, пока он не позволит.